Незримая дуэль

Изучение истории и культуры Центральной Азии, исследования в поисках единого этнокультурного пространства российскими путешественниками, дипломатами, востоковедами-учёными, военными началось ещё в допетровское время, активно продолжалось в XVIII — XIX вв. и научно оформилось в ХХ в.

Особое место в историческом процессе занимает период, восходящий к истокам сложения кыргызско-российских взаимоотношений. И в этот период реальное представление о землях Центральной Азии и о кыргызском народе, как самостоятельном, отличном от других, также малоизвестных европейцам народов давали русские первопроходцы. Об одном из них повествует интереснейшая книга «К истокам дружбы — тропою первопроходцев», вышедшая в свет к тридцатилетнему юбилею Кыргызско-Российского Славянского университета…

На рассвете 8 мая 1839 года в одном из номеров петербургской гостиницы, на которой красовалась вывеска «Отель де-Пари», раздался глухой выстрел. Коридорный, собиравшийся в 9 утра разбудить постояльца, нашёл дверь закрытой. Полиция и понятые обнаружили в комнате уже остывшее тело, на полу валялся именной пистолет, на столе была оставлена записка с собственноручной подписью убитого. Это было краткое завещание о распределении по долгам двухгодичного жалованья с припиской: «Все бумаги, касающиеся моего последнего путешествия, сожжены мною и потому всякое об них разыскивание будет тщетно».

Так неожиданно, по крайней мере, для окружающих, покончил с собой Ян (Иван Викторович) Виткевич — поляк по происхождению, вольнодумец и революционер, ссыльный солдат, выслужившийся в офицеры, знаток жизни и быта среднеазиатских народов, талантливый русский дипломат.

Восемь дней назад Виткевич прибыл в Санкт-Петербург, успешно выполнив дипломатическую миссию в Афганистане. Два года он пробыл в этой стране, борясь с кознями английских агентов и отстаивая интересы России. В Азиатском департаменте Министерства иностранных дел с интересом ждали письменного доклада Виткевича, а также вывезенной им в копиях переписки английских агентов с разными лицами в Афганистане.

Загадочное самоубийство вызвало много толков в столичных кругах. Поговаривали, что это происки английских шпионов. Обращали внимание на странное завещание, в котором ни слова не сказано ни о матери, ни о брате, судьба которого так волновала Виткевича в Петербурге (шли слухи, что он замешан в антиправительственных делах).

Самоубийство казалось тем более странным, что дипломата в Петербурге встретили с почестями. Был подготовлен доклад о переводе Виткевича в гвардию, награждении орденом и деньгами. Он был весел, в театре весь вечер проболтал с Салтыковым, последняя встреча — с Симоничем…

Успешное завершение русской миссии в Афганистане, в котором сталкивались интересы Англии и России, сводилось к тому, что афганский эмир Дост Мухаммед в 1838 г., отвергнув помощь англичан, принял предложение о союзе с Россией. Ян Виткевич, глава русской миссии в Афганистане, и И. О. Симонич, возглавлявший русское посольство в Иране, исходя из инструкций министра иностранных дел К. В. Нессельроде, гарантировали Дост Мухаммеду политическую поддержку. Но английское правительство решило взять реванш. Оно готовило вооружённое вторжение в Афганистан, одновременно оказывая нажим на Россию. И достигло успеха.

Царское правительство дезавуировало Виткевича и Симонича и отказалось воспользоваться результатами их дипломатической миссии. Было официально заявлено о самовольстве и превышении полномочий Симоничем и Виткевичем. Симонича отстранили с поста полномочного министра и отозвали из Тегерана. Почести, оказанные Виткевичу, носили чисто внешний характер. Фактически же его столь сложное и опасное противоборство с английской дипломатией, успешно выигранное, вызвало недовольство в верхах.

Духовный крах привел к трагической смерти. Десять лет назад почти при аналогичном стечении обстоятельств в Тегеране погиб великий русский поэт А. С. Грибоедов, теперь ушёл из жизни знаток Востока, талантливый дипломат И. В. Виткевич.

…С детства судьба не жаловала отпрыска старинного рода польского дворянства. Ещё гимназистом Ян Виткевич участвовал в конспиративной организации «Чёрные братья». Неопытность молодых поборников свободы привела к тому, что их вскоре арестовали и выслали на разные сроки в восточные окраины России. Так, Ян Виткевич, потомственный дворянин, в 1824 г. стал рядовым одной из оренбургских частей, расквартированных в Орске.

Бескрайние степи и облака пыли казахских просторов, ежедневная солдатская муштра, однообразие службы навевали апатию и безразличие к жизни. Но темпераментный Ян сумел преодолеть армейскую скуку. Он усиленно изучает персидский, арабский, казахский и другие тюркские языки. Репрессированные участники русского освободительного движения, сосланные польские повстанцы оказывают на него благотворное влияние. С 1824 г. сначала в крепости, а затем в Оренбургском крае отбывали наказание польские революционеры Томаш Зан, друг А. Мицкевича, поэт, ставший натуралистом, Адам Сузин и другие. Виткевич часто общается с участником русских революционных кружков Ю. П. Кольрейфом. Он был знаком с декабристом А. А. Фоком, служившим в Устькаменогорской крепости, недалеко от Орска. В Оренбурге жил, собирал сказки и материал для словаря В. И. Даль. Ян часто захаживал к Далю, с упоением слушал русские народные сказки, вместе они обсуждали дела, связанные с составлением «Толкового словаря живого великорусского языка». Много позже Ян, Иван Виткевич, был свидетелем признания научных заслуг друга — его избрали членом-корреспондентом Российской Академии наук.

Оренбург и Орск лежали на пути из Европы в Азию, были центрами связи со среднеазиатскими ханствами и видели на своих улицах немало послов, военных и государственных деятелей, путеше-ственников и учёных.

Прославленный учёный-естествоиспытатель Александр Гумбольдт во время посещения в 1829 г. восточных окраин России поразился, услышав об образованном поляке, упрятанном под простой солдатской шинелью. В своих воспоминаниях он восхищался необычно одарённым ссыльным, с которым можно было свободно беседовать на европейских языках, и который в совершенстве владел языками восточных народов.

В результате хлопот друзей и не без влияния Гумбольдта Виткевич переводится в Пограничную комиссию, которая подчинялась Министерству иностранных дел и ведала политическими и торговыми сношениями со Средней Азией. Её многие годы возглавлял Григорий Федорович Генс. Умный, образованный офицер, слывший знатоком казахских степей и Средней Азии, сумел разжечь в Виткевиче интерес к восточным соседям России.

Сам Виткевич первый раз выезжает в казахские степи в 1830 г. Десять месяцев провёл он в преследованиях шайки барымтачей, беседовал с казахским султаном, познакомился с бытом и национальными чертами казахов. Как результат — глубокие, переполненные любопытными деталями донесения. Командир Отдельного Оренбургского корпуса граф Сухтелен, посылая представление о производстве Виткевича в первый офицерский чин, отмечал, что «ни один из чиновников, до него находившихся в степи, не сумел столь хорошо судить о кыргызах и вникнуть в их отношения». Ян Виткевич был произведён в прапорщики. Наконец-то сброшена солдатская шинель, и Ян почувствовал, что снова становится человеком.

Он настойчиво собирает сведения о наиболее удобных маршрутах в Бухару, через казахские степи и Хиву. Он уже знает, что из Бухары в Кокандское ханство можно пройти удобными путями, далее через кыргызские кочевья в Кашгар, а там свободная, хотя и трудная, дорога в Индию. Ян с настойчивостью расспрашивает бухарских купцов и казахских скотоводов о землях и народах на пути в Индию. Он рискнул обменяться мнением даже с Г. Ф. Генсом по поводу кыргызских и казахских кочевий, которые были разбросаны на огромном пространстве от Оренбурга до Сыр-Дарьи и далее до Восточного Туркестана.

В 1831.г. после смерти военного губернатора Оренбурга и командира Отдельного Оренбургского корпуса П. П. Сухтелена новым начальником края назначается тридцативосьмилетний генерал В. А. Перовский.

Граф Василий Алексеевич Перовский, друг Гоголя и Жуковского, приятель Пушкина и генерал-адъютант из царской свиты, принял живое участие в судьбе Виткевича. Он приблизил опального поляка к себе и стал направлять его деятельность, сделав вскоре адъютантом по особо важным поручениям. Двадцать лет спустя судьбу Виткевича напомнит ему ссыльный поэт Плещеев, который в том же Оренбурге при покровительстве В. А. Перовского сумеет подняться от ссыльного солдата до офицера и тем получить возможность выйти в отставку.
Вскоре происходит встреча, которая надолго останется в памяти Виткевича. В сентябре 1833 года в Оренбург для сбора материалов о восстании Пугачёва приезжает Александр Сергеевич Пушкин. Он подолгу беседует с Владимиром Далем, записывает были и легенды о знаменитом мужицком бунтаре. Пушкин на правах давнего друга остановился на квартире В. А. Перовского и, видимо, не раз встречался с Виткевичем. Вполне понятно, что великий русский поэт и соотечественник великого польского поэта А. Мицкевича могли иметь общие творческие интересы.

Виткевич, Даль и Перовский прекрасно знали быт окрестных казахов, были знакомы с приезжавшими на Оренбургскую линию хивинскими, бухарскими, кокандскими купцами, наслышаны и в определённой мере осведомлены о более отдалённых народах, в том числе и о кыргызах. Поэтому не удивительно, что в подготовительных набросках и материалах Пушкина к «Истории Пугачёва» встречается более десяти терминов, относящихся как к казахам, так и к кыргызам: бурут, казак, киргиз-казак, киргиз, кэргиз.

…Ранним утром в один из дождливых дней осени 1835 года Перовский, задумавший собрать наиболее подробные сведения о пути в Хиву, вдруг спросил Виткевича, как смотрит тот на небольшой вояж в Казахские степи.

— Как далеко я должен буду проникнуть? — осведомился прапорщик.

— Это зависит от обстановки, — сказал задумчиво Перовский и подошёл к карте.

На стене висела составленная по расспросам карта путей вглубь Средней Азии. Большую часть её занимала территория кыргыз-кайсацких (казахских) владений, тремя разноцветными пятнами выделялись Хивинское, Бухарское и Кокандское ханства, между Кокандом и Кашгаром, вокруг озера Иссык-Куль, обозначены кочевья кара-кыргызов (собственно кыргызов).

Предстоял тяжёлый, полный опасностей путь. Он осложнялся тем, что предстояло ехать не в качестве дипломатического представителя, посланника, а как частному лицу, на собственный страх и риск. Владевший восточными языками Виткевич мог ехать под видом мусульманина, можно было просто сказаться азиатским купцом, но Виткевич выбрал путь самый открытый и в то же время наиболее рискованный — поехал как русский офицер.

Сохранилась записка Виткевича о путешествии, составленная по его рассказам. «Цель и предмет отправления моего в степь состояла собственно в том, чтобы вникнуть в положение и отношение дел отдалённых от линии родов кыргызских, действовать внушением на умы и дух ордынцев, доставить возможно верные и подробные сведения по делам этим, проведать о влиянии Бухарцев, Хивинцев и Англичан и, наконец, стараться о выручке захваченного в прошлом году в плен казака Степанова с женою».

Хивинские отряды рыскали зимой по всей Сыр-Дарье вплоть до кокандской крепости Ак-Мечеть и буквально грабили казахские кочевья. «Зякетчи эти, — жаловались казахи-проводники, — выезжают в степь зимой, в одном изодранном халатике и обирают первого встречного кыргыза, сдирают с него тулуп, халат и говорят ему, что это в счёт зякета». Налог со скота взимался помимо процента с поголовья (от 40 одна единица) кошмами, вещами. При этом «хозяин отказать не волен — берут, что хотят». Одевались и питались налогосборщики (обычно родственники ханских чиновников) за счёт местных жителей. Наблюдая такое своеволие, Виткевич с горечью признавал, что царские власти, кроме обещаний, пока ничем конкретно не помогают казахам, хотя те и считаются подданными России. Установление твёрдой власти, по его мнению, благоприятно сказалось бы на жизни казахских кочевников, избавило бы их как от межродовых усобиц, так и безнаказанных грабительских набегов отрядов соседних ханов, способствовало развитию русской торговли. Виткевич видел в этом положительную миссию России на Востоке. «Если посмотришь своими глазами на эти самоуправства, о которых у нас едва ли кто имеет понятие, — доносил Виткевич, — то нисколько нельзя удивляться застою нашей азиатской торговли».

Виткевич опровергает бытовавшее мнение, будто рабство в среднеазиатских ханствах распространяется только на немусульман. Он сам был свидетелем продажи в рабство коренных жителей, имевших несчастье попасть в плен к хивинцу или кочевнику-бухарцу.

Кочевники — вольнолюбивый народ и считают себя независимыми, отмечает Виткевич. «Они вовсе не знакомы с мыслью, что они чьи-либо подданные, а привыкли думать, что состоят временно под властью владельца, к землям которого они по необходимости должны приблизиться». В этом и бесхитростное решение сложного вопроса общественных отношений — чья земля, того и подданные.

Виткевич, пожалуй, первым из путешественников обратил внимание на остатки древней культуры народов Средней Азии. По дороге встречались остатки древних селений уже сравнявшихся с землёй. Виткевич поднимал обломки кирпичей, черепки посуды. Вот запись, вероятно, самого раннего археологического упоминания европейцем о древних сооружениях Средней Азии: «Между реками Куваном, Сыром и Яны всё пространство исполнено таких следов древнего жилья; черепки и осколки эти доказывают, что у древних жителей была такая посуда, какой ныне нет. Большею частью виден след зелёной, иногда и голубой поливы. Ныне здешние народы не делают ничего подобного…, глиняная посуда вся простая без поливы».

В «священный» город Бухару вошли 2 января нового 1836 года и остановились в караван-сарае Аяз. Виткевич решил осмотреть город, который был широко известен в Средней Азии и привлекал западноевропейских путешественников экзотикой. Виткевич по приезде надел офицерский мундир. Толпа зевак неизменно сопровождала его по городу. Впервые иноземец открыто разъезжал в военном мундире. Он казался бухарцам недостижимо могущественным человеком. Знание языков позволяло Виткевичу свободно ориентироваться в незнакомом городе и разговаривать с любым встречным.

В Бухаре Виткевичу предстояло выдержать незримую дуэль с Александром Бернсом. Агент английской колониальной политики Бернс путешествовал в восточном халате и чалме. Он афишировал мощь своей страны везде, где мог, и заодно выяснял отношения узбеков к русским.

Виткевичу бросилось в глаза то, что англичане в отношении Бухарского ханства проводили более активную политику, чем русские. Он встретил осевшего в Бухаре английского агента — кашмирца Низаметдина, получающего ежегодно на содержание 20 тыс. рупий (40 тыс. рублей). «Он человек очень смышлёный, знается со всеми и угощает знать Бухарскую; отправляет через нарочных тайных гонцов еженедельно и чаще письма в Кабул, где живёт англичанин Масон, который доставляет известия эти далее». Низаметдин немедленно навестил Виткевича, выспрашивал о Ново-Александровском форте, о новой линии, об отношениях России с Хивой. На другой же день его донесение пошло через Карши в Кабул к Масону.

Противоборство Виткевича с английскими агентами было нелёгким. Следовало, в первую очередь, развеять миф об англичанах как друзьях Бухары и о русских как её основных врагах. Если бухарский эмир Хайдар (1800-1826), о котором рассказывал Данибегашвили, сумел отвергнуть предложение турецкого султана о нападении на Россию и обосновать необходимость дружбы с ней, то менее двадцати лет спустя Виткевичу пришлось расстраивать тонкие козни английских агентов и убедительно доказывать, что враг Бухары вовсе не Россия. В одном из донесений Виткевич прямо писал оренбургскому начальству об опасных англичанах, которые приложили немало сил, «убеждая кушбеги в физической невозможности для англичан завоевать Бухару и указывая на опасных соседей, на русских, от коих могут они только быть в безопасности, заключив союз с Англией».

Во время встреч с кушбеги Виткевич неизменно вступал в незримый бой с Бернсом, отстаивая интересы России и стремясь приобрести в лице бухарцев друзей.

Виткевич пытался завоевать доверие кушбеги: в откровенных беседах с Хаким-бием он говорил правду в глаза, зная по опыту, что это лучшее средство против изощрённых козней придворных, которые не боятся греха, а боятся гласности его.

Эмир был жесток. Не просыхали слёзы отцов и матерей, у которых отбирали детей в ханский гарем. Того, кто впадал в немилость, наказывали дубинами, ломали кости и нередко истязали до смерти. Виткевич сам был свидетелем, как с крепостной стены под рёв толпы сбросили двух несчастных. Внимательно изучив среднеазиатских феодалов — султанов, биев, хивинских и бухарских ханов, кушбегиев и других, Виткевич, как видно по его впечатлениям, проникся к ним таким презрением, что с трудом скрывал своё отношение.

Таков был феодальный Восток в его суровой действительности. Как всё это отличалось от романтической бернсовской чепухи! «Замечу при этом случае, вообще, — писал Виткевич, — что рассказы Бернса, издавшего путешествие своё в Бухару, странно противоречили всему, что мне случалось тут видеть. Он созерцает всё в каком-то блеске и сиянии, между тем как я видел одно только отвратительное безобразие, жалкое и смешное. Или г. Бернс видел в преувеличенном и разукрашенном виде, или он был расположён глядеть на всё глазами самыми пристрастными».

Взгляды на жизнь среднеазиатских народов были прямо противоположны у проводника английского колониализма Бернса и поборника свободы Виткевича. Если одного восхищает самоуправство ханов и эмиров, то второго это повергает в негодование; если одного вполне устраивает бесправие и нищенское положение местных народов, то у второго оно вызывает сочувствие и жалость. Если один преследовал только интересы английских колонизаторов, то второй видел в установлении дружественных связей между Россией и среднеазиатскими владениями пользу в первую очередь для местных народов.

Началом распространения российского влияния на Среднюю Азию Виткевич считал расширение торговли. Стремясь привлечь правительственные круги России к Средней Азии и показать преимущества России по сравнению с Англией, Виткевич писал: «Скажу при этом случае слово о торговых отношениях наших и об англичанах. Англичане заменить и вознаградить бухарцам торговли с Россией не могут — это вещь несбыточная… по двум причинам: во-первых, англичане железа, меди, чугуна, юфти и других русских товаров доставлять бухарцам не в состоянии уже по отдалённости и трудности пути; во-вторых, им брать взамен своих товаров нечего: звонкой монеты в Бухаре нет, золото всё идёт из России, серебро из Кашгара, за русские же товары, а произведения Бухары все в излишестве находятся во владении англичан. Мы, напротив, легко могли бы распространить круг торговли своей до самого Мульстана и вытеснить английских промышленников из целой Средней Азии. Наш путь ближе, наши произведения и товары в большом ходу и славе, и мы можем вывозить из Средней Азии много предметов, между коими бумага всегда займёт первое место… и, наконец, что также немногим известно, товары наши в Средней Азии до самой Индии ценятся выше английских; довольно странно, что английские ткани заготовляются для Азии так дурно, что не могут выдержать ни даже самого поверхностного сравнения с русскими. Все ситцы их и другие бумажные ткани жидки, редки до невероятности и только полощены и подклеены, в холодной воде краска сходит и остается тряпка. Я сам сначала не верил этому, но убедился, наконец, собственными глазами, будучи в Бухаре, куда также завезены уже товары англичанами, хотя сбыт их плохой, потому что товары плохи. Но если с нашей стороны не будет взято никаких мер, то и эти плохие ткани должны, наконец, занять место наших, и торговля наша упадёт еще более».

Отмечая возможности расширения торговли через Среднюю Азию с Кашгаром и Индией, Виткевич имел в виду и те две уже освоенные торговые трассы, которые пересекали кыргызские кочевья — из Сибири через Иссык-Куль и со стороны Коканда и Ферганы в Восточный Туркестан и Индию. Они пролегали среди кочевий дружественных кыргызов, были хорошо знакомы русским купцам и уже описаны Ф. Ефремовым, Бубеновым, Лещёвым и соотечественником Виткевича Зибберштейном.

Виткевич даже предлагает конкретные меры: на пути из Петропавловской крепости со стороны Сибирской линии выслать отряд на караванную дорогу, дойти до Сыр-Дарьи, закрепиться здесь. По его мнению, необходимо было оградить казахов от разбойных шаек хивинских и ташкентских правителей, снизить налоги с местных кочевников.

Успешная миссия Виткевича в Среднюю Азию придала ему вес как хорошему дипломату. Теперь он, по крайней мере, мог совсем освободиться от гнетущих обязанностей воинской службы и перейти на дипломатическое поприще.

Летом 1836 г. Виткевич по поручению оренбургского генерал-губернатора Перовского сопровождает в Санкт-Петербург афганского посла Гусейна Али. 2 июля они прибыли в столицу. Оставив посла у заставы, Ян является в Азиатский департамент Министерства иностранных дел. Его директор К. К. Родофиникин в это время отсутствовал, и Виткевича принял вице-директор. Не имея никаких распоряжений от Родофиникина, он посоветовал пока остановиться у чиновника департамента Демезона, старого знакомого Яна.

Надо сказать, что в конце 20-х — начале 30-х годов в Азиатском департаменте работали способные востоковеды, дипломаты, оставившие след в истории. Достаточно назвать известного русского писателя и дипломата, героя Туркманчайского договора А. С. Грибоедова, полномочного российского министра в Иране и будущего друга Виткевича И. О. Симонича. От переводчика до титулярного советника вырос в Азиатском департаменте Министерства иностранных дел учёный-востоковед и путешественник Пётр Александрович Чихачев. Как помощник секретаря при русской миссии в Турции, он внимательно следил за состоянием российской дипломатии на Востоке и, без сомнения, был знаком с поездками Виткевича.

Пройдёт немного времени, и Виткевич уже в качестве официального русского посланника поедет сопровождать афганского посла на родину, в противоборстве с англичанами отстаивать интересы России в самом неспокойном очаге Азии.

Отправляя Виткевича в Афганистан, Нессельроде 14 мая 1837 г. вручил недвусмысленную инструкцию: «…примирить афганских владельцев (кабульского Дост Мухаммед-хана и кандагарского Кухондиль-хана), объяснить им, сколь полезно для них лично и для безопасности их владения состоять им в согласии и в тесной связи, дабы ограждать себя от внешних врагов и внутренних смут. Убедивши афганских владельцев в пользе тесного их между собой соединения, объяснить им и необходимость пользоваться благосклонностью и покровительством Персии, ибо одни они раздельно никак не в силах устоять против общих врагов их.

…При этом вы не оставите также объяснить им, что Россия по дальности расстояния, не может оказать им действительной помощи, но тем не менее принимает в них искреннее участие и всегда будет через посредство Персии оказывать дружеское за них заступление».
Таким образом, цель миссии Виткевича была политической — добиться установления мира Афганистана с Персией и тем противодействовать английской экспансии на Ближнем Востоке.

Но весь смысл политической миссии Виткевича, по заверениям министра иностранных дел, сводился лишь к установлению торговых контактов. Только это теперь признавало российское правительство, только на это оно могло смотреть доброжелательно. Миссия Виткевича в Кабул, расстроившая агрессивные планы Англии и склонившая афганистанского правителя Дост Мухаммеда обращаться к России, была дезавуирована царским правительством.

В этот день, когда отозванный из Кабула Виткевич прибыл в Санкт-Петербург, Нессельроде получил план Перовского об экспедиции в Хиву, а неделю спустя царь утвердил её. Цель экспедиции заключалась в том, чтобы «восстановить и утвердить влияние России в Средней Азии, ослабленное долговременной ненаказанностью хивинцев, в особенности тем постоянством, с которым английское правительство во вред нашей промышленности и торговле стремится к распространению своего господства в тех краях».

Уже после смерти Виткевича, в ноябре 1839 г., Перовский организует свой печально известный поход на Хиву. Холода и снежные бури, многочисленные нелепые жертвы заставили Перовского отступить. Ф. Энгельс по этому поводу много позже напишет: «Тем не менее официальная цель похода была достигнута: в то время как

Англия до сих пор ещё не смогла отомстить за убийство в Бухаре своих послов Стоддарта и Конолли, хан хивинский отпустил на свободу всех русских пленников и отправил в Санкт-Петербург посольство, чтобы просить о мире».

Деятельность прогрессивных представителей России, направленная на установление контактов с коренным населением Средней Азии, стремление ускорить общественный прогресс народов, томящихся под деспотическим гнётом хивинских, бухарских, кокандских ханов и феодалов, мало помалу давала результаты. Медленно, но неуклонно приближалось слияние Средней Азии с Россией.

В. М. Плоских,
академик НАН КР.

Автор: -